Смерть, какую ты заслужил - Страница 42

Билли угрюмо кивнул.

– Зовите меня Энди. Мне все говорят «Энди-бренди». – Констебль, самоуничижаясь, хмыкнул. – Наверное, это лучше, чем быть «Энди-шленди».

– Или «Энди-блянди», – ухмыльнулся Билли.

– И вообще, – сказал с льстивой улыбкой Энди.

– Вообще что?

– Можно мне на минутку войти? Ничего серьезного, просто поболтать.

Билли нелюбезно распахнул дверь и впустил констебля, теперь уже совершенно убежденный, что фермер на него настучал. С чрезмерной радостью приняв предложенные Билли крекеры и чай, Энди опустил большой, обтянутый лоснящимися штанами зад на диван в гостиной. Билли сел у окна, подальше от гостя.

После нескольких обязательных пустяков Энди перешел к делу:

– Ну, вопрос довольно деликатный, Монти, и мне неприятно его затрагивать. Очень неприятно... О причинах я расскажу потом... Но, коротко говоря, к нам поступила жалоба.

Верный полицейской традиции, Энди сделал паузу, чтобы дать Билли возможность признаться.

– Жалоба?

Энди, улыбаясь, кивнул.

– Приходской священник – ни больше ни меньше – подал жалобу. Он утверждает, повторяю, только утверждает, будто слышал, как вы среди ночи кричали грубые слова.

Билли постарался скрыть всепоглощающее облегчение.

– Грубые слова?

– Вот именно. Ваш сосед, достопочтенный Фиппс, прошу прощения, каноник Фиппс говорит, что слышал, как вы выкрикивали непристойности. Он утверждает, что будто бы слышал, как вы поминали всуе имя Господа.

Билли все еще сражался с эмоциями.

– Я ни за что не стал бы кощунствовать. Ни при каких обстоятельствах. Спаситель наш Иисус Христос самое важное лицо в моей жизни.

На физиономии Энди отразилось приятное удивление.

– Правда? Так вы набожный человек, церковь посещаете?

– В настоящее время нет. Но не проходит и дня, чтобы я не думал, как Иисус умер на кресте. Потому что, давайте будем откровенны, Энди, он ведь умер, чтобы нас всех спасти. Фантастический парень, честное слово.

Констебль совершенно размяк.

– Да, он нес крест. Свой собственный крест. Подумать только.

– Вот и я о том, – распалился Билли. – Весил, наверное, не меньше тонны, а?

На лицо Энди села муха. Он ее смахнул.

– Ну что же. Тогда я должен извиниться. Священник, по всей видимости, ошибся. Я так ему и скажу, помяните мое слово.

Шаркая к двери, Энди, насколько возможно тактично, старался объяснить, что священник хорошо известен своей ненавистью ко всему роду человеческому. Его безразличие к больным и нуждающимся давно стало притчей во языцех. Он отказывался венчать тех, кто не посещал его церковь, и даже критиковал прихожан за то, что кладут слишком много цветов на могилы родных, считая, что от этого церковный двор выглядит неопрятным. На самом деле каноника Фиппса не любит никто за исключением его жены и епископа Сен-Олбанского.

У двери Энди заверил Билли, что если он захочет хорошо провести воскресенье, то пусть заглянет в молитвенный дом самого констебля, баптистскую церковь в Бедфорде.

Когда Энди шел к машине, Билли крикнул ему:

– Да пребудет с вами Господь.

Тони был невысокого мнения о себе: он слишком хорошо знал людей. Но он не был совершенно черствым и, когда поздно вечером приехал домой, никак не мог отделаться от мыслей о неприятностях Билли. Вид у Билли был измученный. Жизнь ему не в радость, и не без причины.

Бестактно было бы пересказывать Билли эту историю, но два года назад Тони вызвали на место несчастного случая. Под поезд на линии Бакстон попал мужчина, колеса прошли прямо по нему, ему оторвало руку. Но перед смертью бедолага рассказал Тони, что под поезд его сбросили с моста люди Малькольма Пономаря.

Если бы Тони мог помочь Билли, не навлекая опасности на себя самого, обязательно бы это сделал. Без вопросов. Но он подозревал, что Билли уже не поможешь. Малькольм Пономарь его убьет, и делу конец. Грустно, конечно, но и мир-то у нас грустный. И ни черта тут Тони поделать не в силах.

Свет одинокой лампочки в коридоре подсказал Тони, что его жена уже легла. Хорошие новости. Предвкушая часок отдохновенного кайфа перед сном, он достал полиэтиленовый пакетик с остатками кокса из бардачка своего «воксхолл кавальер». Потом запер машину и неторопливо двинулся по подъездной дорожке к крыльцу.

Но не успел он дойти до двери, как кто-то окликнул его по имени.

– Тони?

Голос был мужской, тон беспечный и дружеский. На дорожку перед ним выступил мужчина среднего роста, но лицо осталось в тени. Не успел Тони подумать и среагировать, как щекой ощутил холодный метал. Услышал резкий щелчок, и щеку ему обожгло огнем. Все его тело отчаянно тряхнуло, от чего он, дрожа и перхая, рухнул наземь. Когда он сообразил, что его обработали шокером, в голове у Тони мелькнула странная мысль. Ему подумалось, что смерть на электрическом стуле не так уж плоха, аппендицит гораздо страшнее. Он едва осознал, что над ним стоят двое мужчин, едва услышал слабый смех. А потом отключился.

Тони на пробу открыл глаза, и яркий свет прожег его череп насквозь. Что-то врезалось в запястье. Привкус во рту – как запах от парковых аттракционов.

Кожу еще саднило там, куда пришелся разряд тока. Он услышал какой-то звон у головы, и давление в запястьях усилилось. Разлепив наконец глаза, он увидел, что распластан лицом вниз на земляном полу. Запястья и колени у него были привязаны к стальным альпинистским крюкам кусками тонкого шнура. Звон над ухом оказался звуком последнего вбиваемого крюка.

Он в каком-то деревянном сарае, пол замусорен окурками. У одной стены сложены горкой мешки с цементом. Орудовавший молотком встал на колени и придвинул к Тони лицо. У него были широко поставленные глаза навыкате, которые смотрели не мигая. Еще Тони увидел белую льняную рубашку и черный шелковый галстук, завязанный аккуратным виндзорским узлом.